Внезапный распад СССР и появление в центральноазиатском регионе независимых государств стало полной неожиданностью для Китайской Народной Республики (КНР), которая столкнулась с необходимостью формирования совершенно нового вектора своей внешней политики.

Внезапный распад СССР и появление в центральноазиатском регионе независимых государств стало полной неожиданностью для Китайской Народной Республики (КНР), которая столкнулась с необходимостью формирования совершенно нового вектора своей внешней политики. Поэтому в начале 90-х годов XX века Китай не был готов к проведению активной внешнеполитической линии в Центральной Азии (ЦА). В силу соображений стратегического характера и учитывая неопределенность дальнейшего развития ситуации в самом центральноазиатском сегменте постсоветского пространства, Пекин попытался дистанцироваться от «внутренних проблем» региона и сосредоточиться на первоочередных вопросах обеспечения безопасности приграничных с Центральной Азией китайских территорий.
Во второй половине 90-х годов Китай заметно усилил свою активность на центральноазиатском направлении, повышение значимости которого во многом было продиктовано растущей обеспокоенностью Пекина комплексом проблем безопасности и социально-экономического развития западных территорий КНР. При этом, реально оценивая собственные, тогда явно ограниченные возможности, Китай для реализации целей своей политики в Центральной Азии сделал ставку на тандем с Россией. Результатом этого стало создание «Шанхайской пятерки», а затем – Шанхайской организации сотрудничества. Таким образом, Китай стал не только одним из инициаторов, но и локомотивом многопрофильной региональной организации. Наряду с интенсификацией взаимодействия со странами ЦА по вопросам политики и безопасности, определенный импульс был дан также и развитию экономических отношений. Это нашло отражение как в увеличении масштабов торговли, так и некотором росте китайской проектно-инвестиционной активности, главным образом, в нефтегазовой отрасли Казахстана.
После событий 11 сентября 2001 года и последовавшей под эгидой США антитеррористической операции в Афганистане внешняя политика КНР в ЦА в очередной раз подверглась существенной корректировке, став еще более активной и наступательной. Рассматривая присутствие Соединенных Штатов в Центральной Азии в качестве одного из рычагов воздействия на Китай как на потенциального соперника, Пекин полагал, что политика Вашингтона может стать катализатором негативных тенденций развития региона и приграничных с ним китайских территорий. Кроме того, в условиях набирающей мощь национальной экономики для КНР стало принципиально важным обеспечить доступ к сырьевым, в первую очередь нефтегазовым ресурсам ЦА, чему могли помешать планы США по политическому, экономическому и военному переформатированию Центральной Азии и смежных пространств. Исходя из этого, основной акцент Пекин сделал на укрепление ШОС и развитие двусторонних связей с государствами-членами Организации, прежде всего в экономической сфере. Именно это могло облегчить КНР реализацию в ЦА крупных экономических проектов, одновременно поддержав в регионе социально-экономическую стабильность и существующие политические режимы.
Главным направлением внешнеполитической стратегии КНР на современном этапе по-прежнему остается обеспечение благоприятных внешних условий для дальнейшего развития Китая и его превращение в мировую державу. Во многом именно через эту призму Пекин всегда рассматривал и продолжает рассматривать Центральную Азию. Тем не менее, в 90-х годах ХХ века внешнеполитические шаги Пекина в основном ограничивались региональным контекстом, были достаточно осторожны и в значительной степени скоординированы с Москвой. В первом же десятилетии XXI века центральноазиатское направление стало рассматриваться в рамках всего комплекса внешнеполитических усилий Китая на глобальном уровне, а учитывая кардинально изменившуюся ситуацию в мире и в самой Центральной Азии, китайская политика в регионе стала более наступательной, самостоятельной и активной.
Причем, рост наступательности, самостоятельности и активности во внешней политике КНР в ЦА не в последнюю очередь обусловлен процессом обновления правящей элиты Китая, приходом к власти «четвертого поколения» политиков, более амбициозных, прагматичных и жестких в отстаивании национальных интересов своей страны. Новые китайские руководители уже в меньшей степени, нежели их предшественники, склонны «оглядываться на Россию» в принятии тех или иных решений в отношении стран Центральной Азии, а тем более «молча наблюдать» за усилением в регионе США и их союзников.
Как представляется, китайские политики старого поколения (Дэн Сяопин, Цзян Цзэминь) в значительно большей степени были склонны считаться с интересами России, нежели нынешние руководители «четвертого поколения». Это связано с тем, что политическое мышление прежних китайских лидеров формировалось в основном до 60-х годов ХХ века – в период союзнических отношений между КНР и СССР. К тому же, старые китайские лидеры возглавляли относительно слабую (по сравнению с СССР) в военном и экономическом отношении страну. В свою очередь, формирование политического мышления у новой китайской элиты происходило уже в период резкого охлаждения (если не обострения) советско-китайских отношений. Поэтому новое руководство КНР в своем восприятии мира свободно от некоей российско-центричной составляющей. Тем более, что нынешние китайские лидеры возглавили страну, которая в экономическом отношении уже значительно сильнее России, а в военном – по крайней мере, не слабее.
Основными целями внешней политики Китая в Центральной Азии продолжают оставаться следующие: создание зоны безопасности на западных рубежах КНР; недопущение вхождения региона в орбиту влияния США и прихода к власти в центральноазиатских странах недружественных режимов; обеспечение гарантированного доступа к богатой минерально-сырьевой базе и дальнейшее открытие рынков государств региона для сбыта китайской продукции. При этом следует отметить пока все еще сохраняющееся стремление Пекина на сближение с Москвой, базирующееся на близости оценок геополитической ситуации в Центральной Азии и вокруг нее, в первую очередь в контексте тактических по своему характеру задач по ограничению регионального влияния Вашингтона и его ближайших союзников. Однако, очевидно и то, что китайская стратегия ориентирована исключительно на отстаивание своих собственных, пусть и долгосрочных, но все же узко-национальных интересов, тем более в условиях наметившегося скорее всего краткосрочного сближения позиций США и РФ в ЦА.
Представляется, что для обеспечения долгосрочной стабильности в регионе и вокруг него, а также в целом устойчивости китайско-центральноазиатских отношений, Китаю целесообразно усилить акцент на выстраивании механизмов многопланового и взаимовыгодного экономического сотрудничества с государствами Центральной Азии и Россией. На начальном этапе основой данного сотрудничества могла бы стать всемерная поддержка Китаем идеи экономической ре-интеграции внутри самого региона и/или даже на постсоветском пространстве в целом, например, в рамках Таможенного союза и Евразийского экономического сообщества в целом, а на последующих этапах – постепенной интеграции в рамках ШОС. Возможно, что именно по мере осознания этого в столицах стран ЦА, Пекине, а также Москве можно будет говорить не только о реализации принципиально новой и более долгосрочной китайской стратегии в регионе, росте устойчивости и стабильности в китайско-центральноазиатских отношениях, но и о выработке более прогрессивной и взаимовыгодной схемы взаимодействия в центре Евразии.

В.Парамонов, О.Столповский, А.Строков